В копилку РХ по переводам.

[Колибри-Я]

Пишет Гость:

09.03.2016 в 19:38

вкусное утащено с разрешения автора записи:

09.03.2016 в 08:05

Пишет  Jewellery*:

Забавненько))
Читаю я Робин Хобб "Сагу о Видящих". По-английски, но время от времени заглядываю в перевод полюбопытствовать. В основном мне было интересно посмотреть, как переведены имена, названия, какие-то конкретные термины. Еще частенько хочется увидеть, как перевели реплики Шута с его шутками, построенными на игре слов, и песенками. В общем, в основном я искала отдельные моменты в переводе, традиционно непростые, чтобы посмотреть, как переводчик с ними справился.
Но тут попался мне на глаза вот такой вот отрывок из первой книги трилогии. Дело происходит перед испытанием, которое Гален собирается устроить для своих учеников. Диалог Галена и Фитца, собственно.
Читаю:
— Я должен спросить, — сказал он, и яд в его голосе сочился ненавистью, — ты что, клещ? Почему он позволяет тебе сосать из него силу? Поэтому он так дорожит тобой?
— Клещ? — повторил я, не зная этого слова.
Он улыбнулся. Это сделало его мертвенное лицо еще больше похожим на череп.
— Ты думал, я не обнаружил его? Ты думал, что свободно будешь держаться на его силе в этом испытании? Этого не будет. Не сомневайся, ублюдок. Этого не будет.

И тут вот ой. Потому что я еще очень хорошо помню оригинал... Побежала смотреть другую редакцию перевода этой книги.
Читаю и там:
— Я должен спросить, — сказал он, и его голос сочился ядом и ненавистью, — ты что, прилипала? Почему он позволяет тебе сосать из него силу? Поэтому он так дорожит тобой?
— Прилипала? — повторил я. Слово было мне незнакомо.
Гален улыбнулся. Это сделало его мертвенное лицо еще больше похожим на череп.

И тут вот совсем ой. Это либо тот неловкий случай, когда слово оказалось незнакомо и переводчикам... Либо врожденная скромность кому-то не позволила перевести/напечатать все так, как оно есть.
Поскольку в оригинале этот абзац выглядит вот как:
“I must ask,” he said, and the venom in his voice was hungry with hatred. “Are you his catamite, that he lets you suck strength from him? Is that why he is so possessive of you?”
“Catamite?” I repeated, not knowing the word.
He smiled. It made his cadaverous face even more skull-like. “Did you think I hadn’t discovered him? Did you think you’d be free to draw on his strength for this test? You won’t. Be assured, bastard, you won’t.”

И catamite - это не "клещ" и не "прилипала", а вовсе даже пассивный гомосексуалист, изначально мальчик, вступающий в сексуальные контакты со взрослым мужчиной Слово родом из греческого, в английском относится к редко употребимым, характерно для людей с очень хорошим образованием, и совершенно логичным образом может быть неизвестно мальчику Фитцу (в отличие от клещей, с которыми он, общаясь с собаками, должен был встречаться не раз).
Не говоря уже о том, что такие подозрения Галена по отношению к Баричу и Фитцу как-то заметно оскорбительнее и пикантнее простого "прилипальства"

URL комментария

фик

09.04.2016 в 07:31

Пишет  Jewellery*:

Название: Старые истории для новых времен
Часть канона: "Сага о Видящих"
Таймлайн: "Странствия убийцы"
Переводчик: Jewellery*
Автор: becka, разрешение на перевод получено (Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/599884)
Жанр: слэш, юст
Пейринг/Персонажи: Шут/Фитц
Рейтинг: G
Краткое содержание: Фитц, тяжело раненный людьми Регала, оказывается в доме Шута, который ухаживает за ним все время его болезни. Пока Фитц спит, Шут рассказывает ему истории, зная, что он все равно не услышит. А если и услышит, то не сможет понять, что каждая детская сказка - это маленький кусочек большой правды.
Примечание: переведено в подарок Глинтвейн

Старые истории для новых времен

Пока Фитц спит, я рассказываю истории. Они выплескиваются из меня сами собою, и проще позволить этому потоку пролиться, чем удержать его. Я вижу гладкое тело змеи в сломанной ветке дерева, вырезаю его терпеливыми движениями ножа и рассказываю сказку, которую слышал у родительских колен – о том, как змея осталась без ног. Я раскрашиваю румяные щеки почти готовой марионетки и рассказываю предание о дочери фермера, победившей хитрого придворного в игре в загадки. Истории я всегда собирал с особенной страстью. Пусть я менял имена и наряды и терял тысячи вещей, созданных моими руками, но куда и как быстро бы мне ни приходилось бежать, времени на то, чтобы захватить с собой истории, всегда хватало. Иногда они кажутся самой легкой моей ношей, а иногда сковывают мои ноги тяжелыми оковами, волочатся с грохотом за мной, покрытые ржавчиной воспоминаний о моих прошлых ошибках.

В основном это детские сказки, потому что дети знают больше всего историй, которые того стоят, и потому что сам я был ребенком, когда узнал большинство из тех, что остались в моем владении. Среди них затесалось несколько непристойных песен – развязные признания матросов девицам в порту. Здесь некому больше слушать мои шутки, и я сам смеюсь над собой за то, что повторяю эти слова так же старательно, как и все остальные, с таким же искренним чувством.

Любовь к Фитцу – постоянная боль за грудиной, напряжение вдоль позвоночника, зуд в кончиках пальцев и желание касаться его снова и снова. Я думаю, что так и должно быть между Пророком и его Изменяющим, но, конечно, мне не у кого спросить, прав ли я. В свитках, тех, что у нас есть, мало говорится о любви, а смысл того, о чем в них говорится, может стать полностью ясен только через много лет, если кто-то из нас будет к этому времени еще жив.

Я лежу иногда спиной к огню, без сна, не смыкая глаз, напеваю колыбельные и впитываю каждую недавно появившуюся черточку на лице Фитца. Я вспоминаю мгновение, когда я узнал его, когда вид мужчины, распростертого на моей постели, распахнул передо мною все дороги, которые я считал навсегда закрытыми, когда я разглядел черты лица под новыми шрамами и старой усталостью и узнал своего Фитца. Желание поцеловать его тогда было невыносимым, и я склонился над ним и коснулся губами его закрытых век. Я сидел у постели Фитца, следил за ритмом его дыхания, гладил морщинки на его лбу и пел ему балладу о любви на языке, на котором, я думаю, никто никогда больше со мной не заговорит.

Радость, которая переполняет меня, пока я сижу на стуле у огня и вырезаю крошечную кукольную ладонь, наблюдая за спящим Фитцем, кажется слишком огромной, чтобы поместиться в душе одного человека, даже такого, которому приходилось размышлять над всей тканью истории.

Я честен с собой все это время, пока рассказываю сказки бредящему, ничего не слышащему Фитцу в моей постели. Моя любовь к нему не чистое чувство, она не свободна от желания обнять его, покрыть поцелуями каждую часть его тела, попробовать вкус его кожи и заставить его выгибаться от наслаждения. Но я не могу сделать ничего подобного сейчас, когда у него жар, и он так бледен, так дрожит и бредит во сне. Все, что я могу сделать – это ловить каждое оброненное им слово, забирая тайну его бредовых кошмаров себе на вечное хранение. Только один единственный раз я прижимаюсь губами к четкому пульсу на горле Фитца, не целомудренно касаясь его кожи языком. Этого достаточно, чтобы я понял, что не воспользуюсь случаем. Если когда-нибудь мне доведется любить Фитца так, он должен будет прийти ко мне с открытыми глазами, точно зная, что он делает. Так что сейчас мне достаточно любовной тоски и возможности сидеть у его постели, считать его вздохи и толочь ивовую кору для чая в такт их мягкому ритму.

Я понимаю, что все еще юн, потому что в глубине души знаю, что мог бы отказаться от всего своего влияния на судьбу мира, если бы это дало мне обезопасить Фитца, укрыть его в кольце моей любви. И я также знаю, что становлюсь взрослее, потому что вижу сейчас, что это всего лишь пылкие глупости влюбленного, так ясно, как еще не мог видеть в замке Баккип, во время, когда Фитц был юным, прекрасным и казался совсем беспечным.

Когда я выхожу из хижины, за травами, едой или бренди, я вижу волка, ждущего у кромки деревьев, внимательного, но не враждебного. У нас с ним нет никакой возможности общаться, кроме как через Фитца, и я не знаю, как пригласить его войти в мой дом. Мне искренне жаль. Волк оказался куда более вежливым гостем, чем все остальные обитатели Горного королевства, свободно заявляющиеся в мое жилище, когда им вздумается. Я смотрю на него, прячущегося под кустом, глядящего в ответ зоркими золотистыми глазами, и киваю ему, как союзнику – единственному существу, любящему моего Изменяющего так же верно, как я сам.

Я начинаю вырезать длинную узкую морду, высвобождаю ее из бруска дерева, и, глядя то на лицо Фитца, то на свою работу, рассказываю ему о волке, который гонится по небу за луной, и о его брате, который гонится за солнцем, всегда отставая лишь на чуть-чуть. Истории не могут вылечить его, но они заполняют пространство, не дают реальности ворваться в него слишком грубо. Я думаю о настоящем волке за дверью, о собирающихся вокруг нас метафорических волках, и все, чего я хочу – это чтобы Фитц был в безопасности. Заслонить его историями, происходящими в вечном настоящем, и спрятать от будущего. Хотя бы ненадолго.

Фитц изредка просыпается и говорит со мной осмысленно, хотя эти разговоры мало что добавляют к его горячечному бреду. Его голос слаб и едва слышен, даже когда наклоняешься ухом к его губам. Но он произносит «Шут», как будто это ласковое прозвище, и это стоит того, чтобы прислушиваться, пока я меняю компресс на его спине, на ране вокруг наконечника, открытой и сочащейся темным. Я не позволяю себе бояться, что Фитц не выживет, не могу верить, что столько жестокости может быть вплетено в ткань вселенной. Я рассказываю легенду о женщине, которая выкупила душу своего мужа на берегах по ту сторону смерти. Она отдала свое зрение, чтобы его духу было позволено вывести ее обратно к миру живых. Я слепо последую за Фитцем в любой хаос, и я полагаю, что время для этого еще придет.

Все чаще и чаще я обнаруживаю себя напевающим считалочку, которую выучил в юности в Дождевых Чащобах – короткую смешную песенку о драконах. В эти дни она возвращается ко мне, отрывками, в случайные моменты, подкрадывается так, что я и не замечаю, что уже мурлычу ее себе под нос, отбивая нехитрый ритм по деревянным телам кукол, пока что-то другое не потребует всего моего внимания. Тогда я вдруг слышу эхо своего собственного голоса – еще один призрак в доме, и без того кишащем ими.

Я достаточно долго был пророком, чтобы знать, что в моем уме не бывает случайных ленивых мыслей – ничего похожего – только слабое натяжение тонких нитей, дающих себя ощутить. Я считаю драконов и смотрю на своего спящего Изменяющего, и знаю, что где-то зреет нечто крупное; нечто большее, чем интриги Регала; нечто, спрятанное глубже, угрожает будущему династии Видящих.

@темы: "Робин Хобб"